теперь будут покорны и были готовы лизать сапоги д-ра Лабао, Мануэл Ловадеуш оставался одним из тех, кто держался достойно, с невозмутимым спокойствием, никого не обвиняя и не позволяя себя жалеть. Замкнувшись в гордом молчании, он позволил двум надутым от важности агентам тайной полиции увести себя в город. Подобного поведения было достаточно, чтобы назвать Ловадеуша главарем.

— Главарь?! — проворчал старый Теотониу, снимая шапку, чтобы показать свои седые волосы одному из сыщиков. — Поверьте, сеньор, это не так. Мой сын просто честный, не потерявший стыда человек.

— Вот таких-то нам и нужно. А этой мрази у нас полно, — агент показал на арестованных, жалких, как ягнята у ворот бойни.

После первых жертв Молоху общественного порядка полиция начала шнырять по деревням в поисках других бунтарей, совершивших поступки, наказуемые законом. Жоао Ребордао удалось скрыться в Кантас-да-Пенья-Воуга, где по диким зарослям бродили волки, а может быть, он уехал в Бразилию, ходил и такой слух. Многие затаились и выжидали. Полицейские для порядка попытались обыскать девушек, но получили пощечину — возмездие, которое в простонародье еще не вышло из моды. А потом, расстреляв все запасы патронов и распугав всех воробьев, они вернулись в Руа-Формозу, предварительно отправив в тюрьму еще партию простаков, более невиновных, чем те, что были отправлены раньше.

Целый месяц, пока власти удовлетворяли свои гнев, в Буса-до-Рей гудели толпы горцев, приходивших выяснить, как обстоит дело с их родными, и приносивших им передачи. Радовались лавочники, продававшие спиртное и жареную рыбу, — торговля шла бойко, как в базарные дни; радовался начальник тюрьмы, которому за тайные попустительства — он позволял арестованным раз в неделю сходить посмотреть свой скот и переночевать дома — немало перепадало от крестьян. Адвокаты и писари тоже неплохо грели руки. Горные бараны, а крестьяне очень их напоминали, хоть и были не столь породисты, давали себя стричь сколько угодно. Форель, бараньи туши, корзины яиц, телячьи ножки бесперебойно поступали в центр комарки[21], чтобы обстановка для судебного разбирательства была более благоприятна. Никогда чаша Лабао не была столь полной. И вдруг, на тебе, в одно прекрасное утро появились грузовики с решетками и двадцать четыре мужлана были отправлены в Порто. Они обвинялись по статье 171-й, § 1 уголовного кодекса — преступление против внутренней безопасности государства — и были затребованы министерством внутренних дел. Их семьи даже не предупредили, и, когда те явились с передачами, для них случившееся было полной неожиданностью. Женщины подняли такой крик, что господину уполномоченному пришлось послать надзирателя предупредить их, что, если они не перестанут орать, их посадят в «крысиный дом» — так назывался подвал в окружном управлении.

Теотониу Ловадеуш, как обычно, в субботу с узелком в руках тоже пришел повидать сына, но Мануэла и след простыл. Старик покачал головой и сказал:

— Какая подлость! Что плохого сделал вам мой сын? Ну, ничего, вы мне за это еще заплатите!

Он пошел к одному чиновнику, который доводился кумом его куму и которому старик не раз носил форель, пойманную в горной речке. От чиновника Теотониу узнал, что сына обвиняют в том, что он возглавлял бунт, подстрекал крестьян к беспорядкам в секторе 2 участка лесопосадок и хранил боевое оружие. О карабине, будто бы имевшемся у Мануэла, стало известно из показаний свидетелей: старого Барнабе, его сына и двух охранников из Тойрегаша — дружков Бруно. Они якобы слышали, как, вернувшись из Бразилии, Мануэл сам об этом говорил. Еще до того, как чиновник назвал имена свидетелей, сердце подсказало Теотониу, что доносчиком был Гнида, этот Иуда, подлец бессовестный.

— Вот пес проклятый! Ты у меня поплатишься!

— О ком это вы говорите? — вдруг спросил его какой-то тип, который недавно вошел в комнату, где сидел чиновник, и прислушивался к их разговору.

— А разве я о ком-нибудь говорил? — Старый горец поднял глаза на господина, который очень внимательно глядел на него, его любопытство насторожило Теотониу. — Ах да! Это я щенка ругал, паршивый пес влез ко мне в мешок и утащил еду.

Старик вернулся в Аркабузаиш и, даже не поев, а лишь сообщив о плохих новостях, ушел в Рошамбану, оставив семью в слезах. Гнев переполнял его, от мыслей голова шла кругом. Свои горькие думы Теотониу прерывал лишь затем, чтобы пробормотать:

— Ты мне заплатишь за это, пес паршивый! Клянусь тебе, заплатишь!

Угрозы вырывались у него непроизвольно, как рычание у Фарруско во сне. Один раз он даже испугался, поняв, что говорит вслух. Нет, никто его не подслушивал, он мог говорить громко. И Теотониу вновь и вновь повторял:

— Пес паршивый! Ты мне заплатишь! Заплатишь! Тут шпики не подслушивают. Но помни, старик, в твоем возрасте нельзя быть ослом! О том, что ты должен сделать, никому ни слова! Даже ангелу-хранителю, а тем более в городе… чуть на шпика не нарвался…

Дом в Рошамбане был уже почти готов. Желая угодить сыну, старик всегда его поддерживал, а когда тот попал в тюрьму, за неделю кончил класть стены. Мануэл же, хоть и сидел в тюрьме, продолжал следить за постройкой, давал советы, поправлял, отвергал. Даже Афонсо Домингиш, слепой архитектор из Батальи, руководивший работами, не принимал во всех делах такого участия. Когда Мануэла ненадолго отпустил надзиратель и он смог увидеть наконец почти готовый дом, он остался им очень доволен. Плотники уже собирались стлать полы и делать наличники. На склонах хребта, где росли старые и крепкие сосны, пильщики заготовляли доски.

В общем, в скором времени дом готов был принять своих хозяев. Они могли бы переехать туда к рождеству. Разумеется, постройка дома, расходы, появившиеся после того, как Мануэл попал в тюрьму, задатки разным чиновникам и адвокатам поглотили деньги, привезенные им из Мато-Гроссо. Чтобы собрать нужную сумму и закончить новый дом, решили продать старый. Одному крестьянину, вернувшемуся из Бразилии с кое-какими сбережениями, дом приглянулся, и он предложил за него совсем неплохо. Однако Теотониу чувствовал скрытое недовольство снохи и внуков и все откладывал продажу дома, тем более что с переездом еще рано было торопиться. Теотониу занял денег под проценты. И все же он как-то раз попытался уговорить сына отказаться от этой затеи.

— Ты достаточно побродил по свету и хорошо знаешь: чем больше корабль, тем сильнее ему нужен ветер. Хватит тебе и домика в деревне, разве тебе в нем плохо? Зачем тебе новый? А с меня и хижины в Рошамбане достаточно, к тому же она мне ни гроша не стоила. Зато делаю там, что хочу. Ты же сам знаешь: от чего Педро излечивается, от